Изучая территорию в течение многих лет, не видя ее собственными глазами, я отнесся к нашему прибытию в Бишкек с большим нетерпением и трепетом. После нескольких часов полета над равнинами России и Казахстана, наконец, в поле зрения появились знаменитые горы северного Кыргызстана, хребет Ала-Тоо. Они резко поднимались над полями Чуйской долины, где мы приземлились под полуденными солнечными лучами в аэропорту Манас, в пятнадцати милях к западу от столицы. Окруженный сельхозугодьями, аэропорт представлял собой маленькое унылое сооружение, отражающее заброшенность советских времен. Однако, выйдя из терминала, мы столкнулись с другим миром, где горы возвышались над горизонтом, и фермер, неторопливой походкой, гнал свой скот через главную дорогу в Бишкек. Далеко от Москвы во всех смыслах, эта своеобразная земля напомнила мне о разнообразии и величии Советского Союза.
Бишкек был во всех отношениях советским городом. Поскольку исторически кочевые кыргызы оставили мало архитектурных объектов — единственный древний памятник в северной половине страны — башня Бурана, построенная их предшественниками, Караханидами, в одиннадцатом веке — столица Кыргызстана была продуктом поздне-имперского советского дизайна. В городе было несколько намеков на исламскую архитектуру: у входа на Ошский базар, главный рынок Бишкека; в зданиях, окружающих главную площадь; и на декоративных террасах некоторых новых многоэтажных домов. Несмотря на это в центре столицы Кыргызстана доминировали невысокие функциональные здания из камня, кирпича или бетона, без всяких украшений, построенные после Второй мировой войны. Современный компактный центр города упирался в жилые кварталы, напоминающие русскую деревню. Прямо напротив Жибек-Жолу, в нескольких кварталах от главной площади находились одно- и двухэтажные деревянные дома, беспорядочно устроенные среди фруктовых деревьев и небольших садов.
Поздней весной, когда мы приехали в Бишкек, эклектичная архитектура была едва заметна среди зелени, окутывающей город. В центре столицы находился широкий, обсаженный с двух сторон деревьями, бульвар, с газонами роз, парковыми скамейками и детскими качелями. Названный в советское время в честь первого начальника большевистской тайной полиции ВЧК Феликса Дзержинского, бульвар вскоре после обретения Кыргызстаном независимости получил кыргызское название свободы — Эркиндик.
По обе стороны от Эркиндика и нескольких других главных артерий столицы, с севера на юг проходили узкие бетонные каналы, по которым текла вода с гор через город в реку Чу. Небольшие плотины над городом регулировали этот поток, а тонкие куски дерева, помещенные в вертикальные канавки в бетоне, служили импровизированными шлюзовыми затворками вдоль улиц, которые позволяли муниципальным садоводам затоплять бульвар для полива деревьев и садов. Для тех, кто сидел или гулял по Эркиндику в летние месяцы, когда температура могла достичь 40 градусов, поток горной воды был естественным кондиционером.
Бишкек был не только советским, но и российским городом, по крайней мере, на момент нашего прибытия в июне 1992 года. В то время как этнические кыргызы оставались сосредоточенными в сельской местности, русские и украинцы в больших количествах переселялись во Фрунзе — если использовать советское название города Бишкек – после Второй мировой войны, чтобы получить работу в промышленности, транспорте и образовании. Из-за притока русских и других европейских народов кыргызы составляли менее 10 процентов от 200 000 жителей столицы в конце 1950-х годов. По мере того, как за последующие десятилетия город рос и насчитывал более 600 000 жителей к концу советской эпохи, более высокая рождаемость этнических кыргызов и рост миграции из деревень в города начал сокращать долю населения русских. Однако последняя советская перепись, проведенная в 1989 году, показала, что этнические кыргызы по-прежнему составляли в республиканской столице менее четверти. Среди столиц четырнадцати нероссийских республик только Алматы в соседнем Казахстане соперничал с Бишкеком, как центр российской жизни.
Обеспокоенные своей судьбой — и судьбой своих детей — в Кыргызстане, оторвавшемся от Советского Союза, этнические русские и другие европейские народы, включая немцев, начали покидать Кыргызстан в последные годы советской власти, даже до развала Союза. Но в первые месяцы посткоммунистического Кыргызстана не было никаких признаков того, что влияние русского языка в Бишкеке ослабевает. Три года ранее, в 1989 году, республика приняла новый закон о языке, призывающий к возрождению кыргызского языка, но к 1992 году в реализации его положений еще не было достигнуто большого прогресса. Кыргызский язык практически отсутствовал на улицах столицы во время нашего пребывания. Вывески по-прежнему были на русском языке, а этнические кыргызы редко говорили на своем родном языке в Бишкеке, даже между собой. Одной из причин этого было многолетнее доминирование русского языка в школах столицы. Когда мы приехали, только в трех из 69 начальных школ города кыргызский язык был основным языком обучения. Понятно, что киргизские родители выбирали русскоязычное образование для своих детей, как способ улучшить свое положение в Советском Союзе, где русский язык был языком возможностей. В результате целое поколение этнических кыргызов, выросшее в столице, плохо владело родным языком. Они также не были заинтересованы в повышении роли кыргызского языка, потому что это дало бы преимущество своим соплеменникам из сельской местности, которые лучше говорили по-кыргызски.
Во время поездки на окраину столицы я встретил некоторых из этих деревенских кыргызов, недавно прибывших из сельских общин и захвативших земли для расселения вокруг Бишкека, потому что в городе не было для них жилья. Эти захватчики, известные как застройщики, добровольно пополнили ряды одного из первых массовых политических движений в независимом Кыргызстане под названием «Ашар» Их стремление вступить в политическую и экономическую жизнь столицы вызвало обеспокоенность у правительства и местного русского сообщества. Поскольку русские занимали в городе лучшие рабочие места и жилье, один кыргыз пожаловался местной газете, что чувствует себя «гостем в собственном доме». Негодование новоприбывших кыргызов распространялось не только на представителей других этнических групп, но и на обрусевших кыргызов, выросших в столице. Они пренебрежительно называли этих жителей Бишкека «киргизами», а не «кыргызами», что указывает на русское написание и произношение (киргиз) национальности.
Поскольку ученым из-за рубежа, посещающим Кыргызстан, для получения визы требовалось оформление в каком-нибудь научном или образовательном учреждении, Чингиз Айтматов договорился с Академией наук Кыргызстана, чтобы на время нашего пребывания они нас прикрепили к себе. Размещенная в обширном здании середины 20-го века на западной окраине центрального Бишкека, Академия состояла из множества институтов, связанных с традиционными академическими дисциплинами. Мы поступили в распоряжение Института языкознания и литературы, в котором был неформальный раздел, посвященный айтматоведению. Нашим контактом был Мелис Акматалиев, молодой кыргызский специалист по Айтматову, работа которого стирала порой различие между традиционным научным подходом и агиографией (учением святых). Его имя, Мелис, указывало, что он родился в семье преданных коммунистов (Мелис — это аббревиатура от слова Маркс-Энгельс-Ленин и Сталин, на русском языке). Это имя, распространенное в советское время, было далеко не самым революционным в СССР. Родители, желавшие выразить свою преданность коммунистическому строю, имели на выбор множество вариантов имен, в том числе Элина, уменьшительной формы Электрификации и Индустриализации, и Вилорик, составленное из первых букв слов в лозунге “Владимир Ильич Ленин освободил рабочих и крестьян.”
Прибыв в гости к Чингизу Айтматову, мы оказались в неловком положении, наслаждаясь гостеприимством, которое он нам устроил, но в тоже время шарахаясь от героического поклонения писателю, которое мы обнаружили. Мелис сразу после нашего прибытия пригласил нас в Клуб Айтматова, возглавляемую им организацию, деятельность которой была посвящена укреплению славы Чингиза Торекуловича. Чтобы официально оформить наше вступление в клуб, Мелис подписал и выдал нам складывающиеся красные членские корочки, по форме, цвету и размеру напоминавшие членские билеты, которые носили члены Коммунистической партии в советское время. Обсуждая миссию Айтматовского клуба, Мелис и другие, преданные выдающемуся кыргызскому писателю, говорили о нем с уважением, которое часто переходило в обожание.
Гордость, которую Мелис и другие кыргызы испытывали за своего успешного земляка, безусловно, понятна и искренна. Сколько авторов из любой другой страны, не говоря уже о небольшом молодом государстве, продали более 80 миллионов экземпляров своих книг, которые были переведены на 176 различных языков? Чингиз Айтматов также был более чем плодовитым писателем: его литературная и политическая деятельность помогла преобразовать советское общество. Однако необычайное почтение, оказываемое Айтматову Мелисом и многими другими, напомнило мне, что общества, прославляющие великих людей, особенно среди живых, всегда рисковали поддаться авторитарному соблазну. Как выразился Бертольт Брехт, несчастна страна, которая нуждается в героях.
Вскоре после прибытия в Бишкек мы получили приглашение пообедать в доме сестры Айтматова, Розы, физика по специальности, жившей на окраине Бишкека. Это был наш первый шанс выбраться из города, в сторону гор, и по пути мы проезжали через березовые аллеи, мимо ухоженных домов, типичных для небольших русских или немецких поселений, окружающих Бишкек. Дома представляли собой одноэтажные строения с высокими крышами, каждый из которых занимал так называемый приусадебный участок земли в советское время. Несмотря на скромные масштабы и дизайн (посткоммунистические McMansions, которые предпочитал растущий класс нуворишей, еще не появились), эти дома пользовались большим спросом у элиты страны из-за их удаленности от шума и загрязнения города. В этой деревенской обстановке Роза жила в со вкусом оформленном кирпичном доме с замысловатыми деревянными конструкциями под линией крыши и большими цветущими кустами роз вдоль подъездной дороги. Одна внешняя стена напоминала произведение абстрактного искусства с чередующимися кирпичами, выкрашенными в белый и землисто-красный цвета.
Тихая, рассудительная женщина, на несколько лет моложе своего знаменитого брата, Роза уважительно встретила нас и пригласила внутрь. На полу гостиной была расстелена толстая белая ткань, усеянная небольшими тарелками со свежими фруктами и овощами и множеством кыргызских закусок. Мы заняли свои места на полу, сложив ноги в традиционном кыргызским стиле, в восхищении от праздника, устроенного нам. Некоторые из блюд были знакомы — нарезанные помидоры и русская водка, — но другие были для нас кулинарными новинками, от традиционных кыргызских лепешек, нан, которые тяжелее и толще известного индийского кузена, до больших пельменей, приготовленных на пару, с начинкой из баранины и лука. Даже будучи южанином, привыкшим есть руками, я не был вполне готов к трудностям сохранить подобие приличия, кусая манты, из которых сочилась жирная жидкость. После закуски муж Розы, Есенбек, принес второе основное блюдо — большую тарелку мяса, нарезанное кусочками. Откусив кусок от большой косточки, я узнал вкус чеснока, но вкус самого мяса, хотя и достаточно приятный, был мне незнаком. Поинтересовавшись о блюде, мы узнали, что это конина, когда-то являвшаяся основным продуктом питания в Кыргызстане, но теперь ее подают только в особых случаях из-за дороговизны.
После обеда Роза и Эсенбек отвезли нас в соседний поселок Чон-Таш, где в открытом поле стоял лишь небольшой низкий металлический забор, закрывающий разрушенное здание на возвышенности. Осмотревшись вокруг, Роза с прискорбью объяснила, что это было место братской могилы, в которой хранились останки 137 членов политической и культурной элиты Кыргызстана, убитых в начале ноября 1938 года сталинскими спецслужбами. Среди казненных был ее отец Торекул. В 1937 году он был высокопоставленным партийным деятелем республики, которого отозвали с учебы в Институте красной профессуры в Москве и арестовали. Он был объявлен «буржуазным националистом», как и целое поколение лидеров коренных народов в нерусских республиках, что положило начало периоду интенсивной русификации Киргизии.
Следующие двенадцать лет этнические русские, не имевшие опыта работы в Киргизии, возглавляли республику в качестве первых секретарей коммунистической партии. Этнические кыргызы, занявшие место Торекула Айтматова и других партийных и государственных чиновников, работавших под началом первых секретарей, в целом не имели образования и опыта своих предшественников. Что вылилось в грубый подхалимаж по отношению к русским, о чем свидетельствуют комментарии о них киргизского лидера брежневского периода. Первый секретарь Турдакун Усубалиев выразил «благодарность великорусскому народу… чья горячая любовь и преданность социалистической Родине и славной партии Ленина всегда были и всегда будут источником вдохновения, прекрасным примером и образцом для киргизского народа».
Наша поездка в Чон-Таш состоялась всего лишь через год после обнаружения этой братской могилы. Тайна, окружавшая судьбу их отца, давила на Чингиза и Розу всю их жизнь, и эмоции, вызванные неожиданным открытием, все еще проявлялись на лице Розы, когда она приближалась к месту. Чингиз и Роза выросли как «враги народа» — так называли родственников репрессированных в сталинскую эпоху. В переписке, полученной их матерью от властей после исчезновения Торекула, говорилось, что их отец был отправлен в отдаленную исправительно-трудовую колонию без права отправлять и получать письма. Несколько лет спустя, когда Роза была еще подростком, политика Никиты Хрущева привела к реабилитации ее отца и миллионов других репрессированных граждан, но ни слова не было сказано о его судьбе.
Могилу, возможно, никогда бы не раскопали, если бы женщина не раскрыла тайну, которую ей передал на смертном одре ее отец, тайна, которую она хранила почти 30 лет, пока не почувствовала, что политический момент для этого наступил. Ее отец работал в 1930-х годах поваром в НКВД, секретной полиции, у которой было убежище для своих сотрудников на месте старого кирпичного завода в Чон-Таше. После казни 137 человек в подвале штаба НКВД в центре Бишкека, власти пришли к выводу, что кирпичный завод был единственным местом, где можно было захоронить тела расстрелянных, не вызывая подозрений. В заброшенной печи для обжига кирпича размером три на три метра, НКВД сложил всех убитых, засыпая землей между трупами. В течение многих лет после массового захоронения местные жители утверждали, что ясными ночами видели люминесцентное свечение, исходящее от места захоронения, что позже связали с распадом останков.
После раскопок, из 137 удалось окончательно идентифицировать только пять человек. Одним из них был Торекул Айтматов. Получив напечатанное обвинительное заключение, вынесенное приехавшим из Москвы военным трибуналом, которым они были приговорены к смертной казни, Айтматов и еще три человека положили документы в карманы, где они и сохранились. Другой опознанный потерпевший пошел на смерть в одежде, на которой было вышито его имя. Чтобы почтить память всех погибших в этой бойне, Роза Айтматова и другие родственники погибших, а также тысячи простых граждан Бишкека в августе 1991 года присутствовали на торжественном повторном перезахоронении тел. Они лежали там среди 137 индивидуальных делянок братской могилы в Чон-Таше. В 2000 году правительство Кыргызстана создало трогательный мемориал на этом месте, Ата-Бейит, закрепленный большим тундуком, деревянными перекладинами на вершине юрты, которые служат символом страны. Однако, пожалуй, самым ярким памятником Торекулу Айтматову была книга Розы Айтматовой «Белые пятна истории», изданная в 2013 году, в которой рассказывается не только о смерти и странной загробной жизни Торекула, но и о роли отсутствующего отца в жизни девочки, выросшей в советской Киргизии.
Продолжение следует…
