Как-то раз в конце 80-х годов мне позвонил Джерри Хоф, профессор Университета Дюка и ведущий в стране специалист по Советскому Союзу. Хоф набирал в то время группу молодых учёных для проведения исследований в пятнадцати республиках Советского Союза, отношения которых с Москвой стремительно менялись под влиянием проводимых Михаилом Горбачёвым реформ. Вследствие чрезмерной централизации, характерной для политики СССР в предыдущий период, а также учитывая, что иностранным учёным было трудно выезжать за пределы Москвы и некоторых других городов Советского Союза, было очень мало американских специалистов, которые хорошо разбирались бы в вопросах отдалённых республик этой страны.
В то время, когда Хоф обратился ко мне с вопросом о том, не хотел бы я принять участие в этом проекте, он испытывал потребность в специалистах для исследования четырёх южных окраинных республик с преимущественно мусульманским населением — Азербайджана, Киргизии, Таджикистана и Туркменистана. Но, хотя вся моя исследовательская работа до этого момента касалась советской правоприменительной политики, я решительно заявил ему, что готов заняться Киргизией. Как позднее говорил в шутку Хоф, меня приняли в группу лишь из-за того, что в то время я оказался единственным американцем, способным указать Киргизию на карте мира.
На протяжении следующих трёх лет — с 1989 по 1992 год — пятнадцать участников нашей исследовательской группы выясняли различные подходы к государственной политикe, проводимой этими республиками по широкому кругу вопросов: от экономических реформ до законов о языке. Эти три года оказались судьбоносными и для советской, и для мировой истории, в целом. В своём исследовании, которое было начато с рассмотрения главных политических субъектов СССР, мы затем обратились к анализу процесса возникновения пятнадцати независимых посткоммунистических государств. Из специалистов по республикам Советского Союза члены нашей группы превратились в американских специалистов по вновь образовавшимся государствам мира, причём некоторые из этих стран — например, Киргизия — никогда прежде не знали государственности. Для тех из нас, кто специализировался по малоизвестным в мире республикам, доступ к источникам представлял собой огромную трудность. В доинтернетовскую эпоху, когда даже в крупнейших американских библиотеках можно было найти лишь крайне скудные данные о таких территориях, как Киргизия, нам приходилось полагаться в основном на материалы, посвящённые СССР в целом — например, на данные о переписи населения, чтобы почерпнуть из них хоть какую-то информацию об отдельных республиках. К счастью, Советский Союз не скупился на субсидии на подписку периодики, а потому на средства Университета Дюка я мог получать прямо на дому — всего лишь с какой-нибудь недельной задержкой — главную ежедневную газету Киргизии «Советская Киргизия» и ежемесячный литературно-политический журнал «Литературный Киргизстан».
Эти, казалось бы, такие скромные источники оказались подлинным спасением для советолога. Даже какие-нибудь изменения в выходных данных того или иного периодического издания могли скрывать за собой целую политическую историю. В те времена, когда сам язык и символика служили чётким показателем позиций, завоёванных республикой на поле битвы за собственное самоутверждение, вопросы о том, как следует назвать ту или иную газету или журнал, становились предметом политического конфликта. Если орган Коммунистической партии, «Советская Киргизия», на первых порах и сумел удержать традиционное русскоязычное название республики в своём наименовании (Киргизия), то литературно-политический журнал, издававшийся местным Союзом писателей, отказался от этого наименования и предпочёл использовать в своём названии слово «Киргизстан». Слово «стан» стало широко применяться для обозначения страны, относящейся к тюркоязычному миру, а кыргызский язык был частицей этого мира. Развернув один из февральских номеров «Советской Киргизии» за 1991 год — как всегда, обёрнутой советского образца адресной лентой — я просто обомлел. Газеты «Советская Киргизия» больше не было, теперь это было «Слово Кыргызстана». Ещё через месяц я получил очередной номер журнала «Литературный Киргизстан», но теперь у него поменялась обложка и он обрёл новое название «Литературный Кыргызстан». Все эти изменения, в результате которых название республики было приведено в соответствие с правилами орфографии кыргызского языка, были далеко не просто фактами, любопытными для исследователя. Они, скорее, сигнализировали о серьёзном сдвиге в соотношении сил в пользу сторонников возрождения кыргызского языка и культуры — пусть даже и за счёт русского языка и русской культуры. Тот стремительный переход, который совершила республика под занавес советской эпохи от Киргизии к Киргизстану и затем к Кыргызстану предвосхитил собой целый поток изменений в топонимике, которому суждено было обрушиться на страну с провозглашением независимости Кыргызстана в конце 1991 года.
Ученые, работавшие над проектом Джерри Хофа, дважды в год собирались в Университете Дюка, чтобы представить результаты своих исследований и принять участие в семинарах, куда приглашались ведущие западные и советские эксперты и официальные лица. Одним из таких советских гостей был Чингиз Айтматов, самый известный сын Кыргызстана мирового маштаба. Ребенок татарской матери и киргизского отца, Айтматов вырос в небольшом приграничном городке Шекер, на границе Киргизской и Казахской республик. Его семья поддерживала усилия большевиков по модернизации Средней Азии в соответствии с коммунистической линией, и получив образование в сельскохозяйственных вузах Кыргызстана и соседнего Казахстана, Айтматов обратил свое внимание на художественную литературу. Он начал писать сначала на родном кыргызском, а затем и на русском языках. В середине 1950-х, во время двухгодичного обучения в Литературном институте им. Максима Горького в Москве, его творчество привлекло ведущих советских и западных писателей, в том числе известного французского коммуниста Луи Арагона. Публикация его рассказов в 1958 году в ведущем советском литературно-политическом журнале «Новый мир» укрепила его репутацию одного из ведущих нерусских писателей, работающих в Советском Союзе.
По мере того, как слава Айтматова росла благодаря новым литературным произведениям, а также фильмам, созданным на его произведениях, он становился опорой советского культурного истеблишмента. За этим признанием последовали политические обязательства, от работы депутатом в Верховном Совете СССР до руководящих ролей в союзах писателей СССР и Киргизской республики. Когда Горбачев пришел к власти в 1985 году, он стал поддерживать Айтматова — «своего любимого автора» — как союзника в своих усилиях по реформированию советской культуры и по привлечению большего числа нерусских голосов в кулуары власти в Москве. Из важной фигуры в культурной жизни, Айтматов в конце 1980-х стал играть важную роль на большой сцене советской политики.
Свидетельством общественного авторитета киргизского писателя того периода является то, что Горбачев выбрал Айтматова — из 2500 членов Съезда народных депутатов — для того, чтобы выдвинуть советского лидера на пост председателя Верховного Совета СССР в мае 1989 г. Речь Айтматова о выдвижении Горбачева не соответствовала подхалимскому ритуалу, характерному для выступлений в поддержку партийных лидеров в предыдущие десятилетия. Это была жесткая и честная оценка того, что «духовное восхождение нашего общества» выявило «тоталитарный догматизм» и «культ военного устрашения» — комментарий, который не выражал у Айтматова симпатии к советским вооруженным силам. Опять же, в отличие от прежних традиций, Айтматов даже признал в своей речи, что все более резкая критика Горбачева, как лидера, в период перестройки была «вполне понятной и полностью в духе подлинной демократии».
Выступления Айтматова на Съезде народных депутатов показали его нетерпимость к зияющему разрыву между официальной идеологией и советской действительностью. То, что он был врагом лицемерия было очевидно в его упоре на то что, пока Советский Союз «предполагал, предписывал и разъяснял, каким социализм должен или не должен быть, другие народы уже достигли его, построили и наслаждаются его плодами». Под этими другими народами он имел в виду то, что он называл «процветающими правовыми государствами, такими как Швеция, Австрия, Финляндия, Норвегия, Голландия, Испания и, за океаном, Канада».
Публичное признание Айтматовым искусственного различия между социалистическим и капиталистическим лагерями произошло еще в 1986 году, когда он смог собрать видных деятелей культуры Востока и Запада на Иссык-Кульский форум в Киргизии. Этот форум продвигал революционную в то время в коммунистическом мире идею превосходства общечеловеческих ценностей над классовыми интересами. Даже в догорбачевскую эпоху он высказал свою критику советского социализма некоторым представителям культурного истеблишмента. В одном из таких разговоров редактор крупного издания «нахмурился, грустно покачал седой головой и сказал: «В 1937 году вас бы поставили к стене и расстреляли за это». На что Айтматов ответил, что нисколько в этом не сомневается, потому что «у него был собственный семейный опыт в этом отношении», ссылаясь на убийство в 1938 году его отца, Торекула Айтматова, известного киргизского лидера, руками сталинских властей.
Выступления Чингиза Айтматова на Съезде народных депутатов также заслуживают внимания тем, что они защищали культурные права национальных меньшинств. Хотя некоторые воспринимали его заявления, как призыв к далеко идущей деруссификации, Айтматов отстаивал нечто среднее, то что пролегало между русскими шовинистами, которые выступали за русскую культурную гегемонию, и радикальными националистами, которые хотели устранить русское культурное и языковое влияние в своих республиках. Как киргизский писатель, знавший кыргызский и русский языки, Айтматов осознавал ценность русского языка, как окна в мировую культуру. Однако в то же время он был бескомпромиссным критиком тех в Москве, кто принижал значение этнических меньшинств или сдерживал их культурное развитие. Например, он даже сторонился иногда от своего наставника Горбачева, резко критикуя центральную прессу и телевидение за оскорбительную кампанию против казахов и узбеков в ходе освещения беспорядков в Алма-Ате, Казахстан, в 1986 году и последующего хлопкового скандала в Узбекистане. Он предупреждал об опасности культурных стереотипов и навязывания коллективной вины всему народу, когда настоящими злодеями являются политические элиты. Мы не должны, сказал он тогда, «потворствовать обывателям».
Айтматов тогда же встал на защиту депортированных перемещенных лиц, особенно крымских татар и немцев, которые были «изгнаны, рассеяны и унижены в годы войны, и тех, кто до сих пор страдает от политической дискриминации». Предложенное им решение заключалось в предоставлении им автономного округа, идея, которая, в случае реализации, могла бы остановить исход примерно 100,000 этнических немцев, которые покинули независимый Кыргызстан в 1990-х годах. Короче говоря, когда Айтматов прибыл в Соединенные Штаты в апреле 1991 года для участия в семинаре Университета Дюка, он был одним из самых выдающихся общественных деятелей Советского Союза.
Первой остановкой Айтматова в этой стране была Центральная Флорида, где он прочитал лекцию в переполненном зале Стетсонского университета, моего родного заведения. Не привыкший сидеть в самолете в салоне эконом-класса или летать через пресловутые грозы во Флориде, Айтматов прибыл в Орландо в плохом настроении после долгой поездки из Европы. В сопровождении Джо Мозура, американского специалиста по Айтматову и русского лингвиста, он быстро оживился, когда заметил ослепительную молнию над центром Орландо. Необычайно сильный шторм, теперь отступающий от города, вызвал на лице Айтматова выражение детского благоговения. К тому времени, когда мы прибыли в университет, он, казалось, был уже уверен, что его короткая поездка в Америку будет продуктивной.
На следующее утро мы втроем отправились на мыс Канаверал, настоящую авантюру для Айтматова в Центральной Флориде. Контраст между Космическим центром Кеннеди и советским космическим комплексом на Байконуре, Казахстан, не мог быть более значительным для него, чем что-то еще. Вместо унылого и загрязненного космодрома в казахской степи, который занимает видное место в самом известном романе Айтматова «И дольше века длится день», Айтматов нашел на мысе Канаверал космический центр, сосуществующий с природным парком, в котором были орлы и аллигаторы и апельсиновые деревья. Сравнивая с Байконуром, он, казалось, не мог согласиться с тем, как ракетная техника и природа могут сосуществовать в относительной гармонии, или то, что обычным гражданам будет разрешено совершать автобусные экскурсии вокруг такого “засекреченного” объекта, как космический центр.
В те дни экскурсии позволяли посетителям рассмотреть стартовые площадки вблизи, и на одной из остановок мы пошли на смотровую площадку, откуда могли видеть стартовые площадки и океан на расстоянии примерно 200–300 метров. Пока мы смотрели через дюны на Атлантический океан, неожиданно из воды возник кит Oрка, как будто привлеченный магнетизмом Айтматова. Уроженец Флориды, который провел часть своего детства, занимаясь серфингом в водах Атлантического океана возле этого мыса, я никогда раньше не видел кита, не говоря уже о такой демонстрации бравады природы. Вид кита, поднимающегося из океана, явно произвел впечатление на Айтматова, и в одном из своих последних романов «Знак Кассандры», опубликованном в 1996 году, он включил китов в качестве вездесущих существ, упоминув их более восьмидесяти раз.
Время, которое мы с Джо Мозуром провели с Айтматовым во Флориде, а затем в Северной Каролине, было не последней нашей встречей с любимым сыном Кыргызстана. Когда несколько месяцев спустя распался Советский Союз, мы окончательно собрались ехать в начале июня 1992 года в новую независимую страну Кыргызстан. Поскольку наш маршрут пролегал через Франкфурт, а затем Москву и потом в Бишкек, столицу Кыргызстана, мы договорились о встрече с Айтматовым в Люксембурге, где он служил советским, а затем и российским послом в этом небольшом европейском княжестве. После короткой поездки на поезде из аэропорта Франкфурта, мы миновали большие железные ворота и обширную территорию, чтобы добраться до Шато-де-Бегген, поместья 19-го века, которое служило домом для посла Айтматова.
За неторопливым ужином в резиденции с Айтматовым и его женой Марией мы говорили о причинах, по которым он согласился на назначение советским послом в Люксембург в конце 1990 года. По словам Айтматова, он хотел укрыться от ежедневной политической драмы, охватившей его в Москве, найдя своего рода убежище, которое позволило бы ему вернуться к полноценному писательству. Поэтому Горбачев и предложил ему люксембургский вариант. Прямолинейность Айтматова явно охладила многих в советской столице, в том числе, предположительно, и кого-то в вооруженных силах, но на его дипломатическом языке, решение уйти в отставку с центральной сцены советской политики было добровольным и мотивировано желанием вернуться к писательскому ремеслу. Айтматов продолжал служить послом России в Люксембурге до 1994 года, после чего он принял другое более долгое назначение послом Кыргызстана в странах Бенилюкса, ЕС и НАТО в Брюсселе.
Большая часть нашей беседы тогда за ужином в Шато-де-Бегген была посвящена подготовке к нашему визиту в Кыргызстан. Или из-за нашего статуса двух первых американских ученых, посещающих его родину, или из-за приема, который мы оказали ему в Соединенных Штатах, а может из-за традиционного кыргызского гостеприимства, Айтматов не просто пожелал нам удачи в нашем путешествии. Он сообщил, что предоставляет в наше распоряжение в Бишкеке свою машину и водителя, организует наш прием в Академии наук и уведомляет многих, в том числе свою сестру, о нашем скором приезде. Как позже мы обнаружили в Кыргызстане, простое упоминание даже незнакомым людям того, что мы знаем «Чингиза Торекуловича» — вежливо выражая имя Айтматова — вызывало улыбку признания и уважения и служило непревзойденной рекомендацией.
Добраться до Кыргызстана тогда можно было только с остановкой в Москве. В советское время и даже в посткоммунистический период для многих российских городов, а также столиц бывших республик, воздушное сообщение с внешним миром было возможно только через Москву. Когда мы прибыли в Домодедово, Московский аэропорт, который обслуживал страны Центральной Азии, мы обнаружили толпу пассажиров, ожидающих в очереди обернуть их чемоданы слоями прочной целлофановой ленты, чтобы предотвратить кражу грузчиками. Думая, что я смогу избежать этих проблем, взяв сумку с собой в рейс, я сел на борт самолета и обнаружил, что у меня место в середине ряда на целых четыре часа перелета в Бишкек. Открыв багажное отделение, я сразу понял, что мой внушительный чемодан не поместится в узкое отверстие. Пока пассажиры пытались найти свои места, я запихнул чемодан в пространство перед своим сиденьем, что лишило меня места для ног, заставив меня сесть на сиденье, скрестив ноги. Рядом со мной в проходе сидел крупногабаритный пассажир и мне потребовалось всего несколько минут, чтобы понять, что я должен что-то делать. Инстинктивно вспомнив уроки, извлеченные в течение учебного года в Москве, я сделал то, что сделал бы любой хороший русский в этих обстоятельствах: устроил сцену. Через несколько секунд прибыла взволнованная бортпроводница и нашла для меня свободное место. Смущенный, но почувствовавший облегчение, я решил всегда брать с собой легкие вещи, путешествуя по бывшему Советскому Союзу.
Пока мы выруливали на взлетно-посадочную полосу, бортпроводник начал делать обычные объявления, которые слышны на всех советских рейсах, за исключением того, что на этот раз они были на русском и кыргызском языках. Только в этот момент я понял, что, хотя мы забронировали рейсы на флагманскую советскую авиакомпанию «Аэрофлот», теперь мы летим на «Кыргызстан Аба Жолдору», недавно созданной киргизской авиакомпании, которая отделилась от «Аэрофлота» после распада СССР. Осмотрев самолет, я заметил, что заднюю выходную дверь загораживают ящики с минеральной водой. Отсутствующие куски ковра обнажили фанеру на полу. Это был самолет Ил-62, рабочая лошадка советского пассажирского аэрофлота, задняя часть фюзеляжа которого в основном поддерживалась опорным колесом, чтобы предотвратить его опрокидывание назад при погрузке и разгрузке пассажиров и грузов. Когда мы взлетали из Москвы в Бишкек, я не мог не подумать, что с распадом советской национальной авиакомпании небольшая отдаленная республика Кыргызстан вряд ли могла получить лучшее оборудование.
