Продолжение. Начало в №№17-32.
Этот наш агай, когда был директором Тонского совхоза, построил «дорогу Коммунизма» между селами Тон и Тосор. В те годы я работал в райисполкоме, переписывал постановления и еще работал в райкоме комсомола. Меня также направляли контролировать рабочих, которые копали землю и строили дорогу. Я видел, насколько тяжелой была эта работа. Земля каменистая, никаких орудий труда нет, бедняги рабочие во что бы то ни стало были обязаны закончить тот отрезок дороги, который им отводили. И вот по этой новой дороге мы ушли в армию. А теперь я смотрел на демобилизованных советских солдат, которые возвращались на родину и очень удивлялся тому, что у них очень много вещей. Завернутые в покрывала и упакованные в ящики вещи они эшелонами увозили домой. У агая Человекова тоже был один большой чемодан и мешок. Что у него там, в мешке было, я не знаю, помог ему нести эти вещи до поезда, посадил в вагон и отправил его на родину, к нашему народу. После окончания демобилизации нас с Борисенко взяли в запасный полк военнослужащими, отметив, что мы хорошо работали. Хотя мы с ним договорились, что будем всегда вместе, нас разлучили, отправили в разные полки.
Было время выборов. В нашем полку выпускалась своя газета. В этой газете я написал короткую заметку о ходе выборов и в конце поставил свои фамилию и имя: Кожомбердиев Кудайберген. Статья моя была напечатана, и эту газету читали в лагере мои соотечественники, оставшиеся в Цербстком лагере. Я говорил там с Тойчубековым о том, что собираюсь убегать из лагеря. Значит, они, когда увидели мою фамилию, подумали, что я снова попал в плен и нахожусь в другом лагере. Потому что человек, который совершил побег, снова пребывает в лагере и пишет статьи – так они поняли. Об этом я узнал позже.
Наш взвод стоял на границе в дозоре. А я стоял немного севернее того места, где нас поймали при первом побеге. Если мы охраняем границу, конечно, на руках у нас оружие. Однажды из леса выбежала самка оленя, я выстрелил в нее, потом нам сварили мясо этого дикого животного. Когда находишься на границе, в мозгу только одна мысль: любым путем убежать на Запад. Я только здесь начал понимать, что если мы возвратимся на родину, то наша судьба будет печальной, мы окажемся в сомнительном положении. Сталинская власть, хотя и добилась победы, но она унижает свой народ, это власть, которая против народа. Я вспоминал унижения, пережитые в Цербстком лагере, обдумывал советы, которые мне давал Человеков агай, видел хулиганское поведение командиров, их пьянство, постыдные поступки по отношению к немецким женщинам, к военнопленным, которых они не считали за людей, всех поголовно обзывая предателями. Все это омрачало мое настроение, влияло на мои дальнейшие намерения и планы. От Борисенко изредка приходили письма. Мы полагали, что если бы нас не разделили, то мы вместе направились на Запад.
Декабрь 1945 года. Мы с 22 до 24 часов охраняем границу с парнем из Белоруссии по фамилии Смоген. Бывает, что некоторые переходят границу, а мы притворяемся, что не видим их, думая, пусть лучше убегают, чем оставаться здесь и жить невыносимой жизнью. Однажды мы поймали человека, который хотел перейти границу.
Он начал нас упрашивать отпустить его, взамен отдал бутылку водки. Позже мы в штабе выпили эту водку на двоих. 31декабря четверо пленных уговорили старшину дать нам со Смогеном разрешение съездить в город, чтобы привезти оттуда водки к Новому году. Услышав, что идем за водкой, мне выдали одежду, которая была в каптерке. Я пошел в столовую, взял там пару буханок хлеба, то есть, условия для побега были уже созданы. В этот день нам поменяли график работы, приказали стоять на границе с 24 до 2 часов ночи.
Прощай, СССР!
Таким образом, в первый день 1946 года я бросил советское оружие и шинель, надел поверх гимнастерки костюм, и мы перешли в английскую зону. Смоген хорошо знал дорогу. Он предложил пойти в местность, где жил раньше. Мы переходили из одного города в другой, и через десять дней дошли до города Олденбург на севере Германии. А там было недалеко до села, где жил Смоген в семье германского офицера. После того, как муж немки погиб в войне с Советским Союзом и жена получила на него похоронку, она стала жить со Смогеном. Когда мы пришли, она и ее дети так нас встретили, как будто родной отец вернулся с войны. Дети обнимали Смогена, от души радовались его возвращению.
— Я останусь здесь, а тебе мы приготовим продукты питания на дорогу. Ты, может быть, пойдешь к партизанам во Францию, где ты раньше бывал, — предложил Сергей. Мне нужно было перейти через реку, но все мосты были разрушены. Поэтому я направился в обход, перебрался на другой берег и пришел в город Саарбрюкен. Он находится на границе между Германией и Францией: на западной стороне живут немцы, на восточной стороне французы. Когда мы служили писарями, нам дали из так называемого «оккупационного фонда» по 100 долларов за хорошую работу. Я пришел на железнодорожную станцию в Саарбрюкене. На станции тогда работали пожилые люди и старики. Подошел к одному из них и кое-как, мешая русские, французские и немецкие слова, попросил его купить мне билет. Старик купил мне билет за 77 долларов. От радости старику, который купил мне билет, отдал 13 долларов. С собой у меня оставалось еще немного денег. Я пришел к начальнику станции.
– Мама моя болеет и лежит в Париже в больнице, — попытался я обмануть начальника. (О том, что моя мама умерла еще много лет назад, я вам уже рассказывал.) То ли начальник станции, то ли сержант, состоявший в какой-то должности, в общем, кто-то из этих двоих сказал мне:
— Сегодня ты не можешь поехать, приходи завтра, пойдем к коменданту города. Ты можешь заехать во Францию, лишь получив его разрешение. Я знал, что комендант мне разрешение не даст. Я даже показал им документ, что был во Франции партизаном. Они мне ответили, что все равно необходимо разрешение коменданта. Я потихоньку вышел на улицу. Билет я имел на руках. Эшелон был военным, поэтому в первом классе сидели солдаты, а в вагоны третьего класса набились гражданские люди, которые цеплялись друг за друга. Было очевидно, как несправедлив мир: один вагон почти пустой, а другой битком набит людьми. Ходил я, ходил кругом, а потом поднялся и сел в первый вагон, который был предназначен для солдат. Кажется, тогда было около семи часов вечера, а поезд отправлялся в Париж в половине восьмого. Для меня время совсем не двигалось, стояло на месте. Какие только мысли не приходили тогда мне в голову… Человек, который мне говорил, чтобы я приходил завтра, зашел с тремя солдатами в вагон. Он увидел меня и начал кричать:
— Выйди, немедленно, иначе я тебя выброшу из поезда. Я же тебе велел прийти завтра, а ты сидишь здесь, выйди сейчас же! Я ничего не сказал. Все-таки здесь, на Западе, командиры хорошо относятся к людям, они им верят. Меня в вагоне не задержали и не посадили в тюрьму. Я вышел на перрон, а они стали проверять другие вагоны. Я же обошел кругом, потом зашел в вагон 1-го класса и заперся в туалете. До отправки поезда оставалось 15 минут. Для меня они длились, словно 15 лет. Когда до отправки поезда оставалось несколько минут, начальник станции еще раз осмотрел вагон, я слышал его голос, когда он шел и разговаривал со своими солдатами. Они прошли мимо туалета, не осмотрев его. Поезд двинулся. Я зашел в вагон, там лежал один сержант, я тоже разделся и лег спать. И спал, оказывается, прекрасно… Я их обманул, что мать у меня лежит в больнице, наверное, меня поддержал дух моей мамы. Вдруг чувствую, кто-то меня тянет, смотрю, а это контролеры, которые проверяли билеты. Я показал свой билет, а они потребовали заплатить штраф. Я отдал им остававшиеся у меня деньги, и мне велели перейти в вагон третьего класса.
10 января 1946 года в шесть часов утра я приехал в Париж. Во французской столице ничего не изменилось. Но пять месяцев назад я был здесь с деньгами, и нищим я тогда давал подаяние по 50 франков. Теперь же, чтобы зайти в метро, мне самому были нужны 2 франка. Я стоял с протянутой рукой и просил милостыню у проходящих мимо людей. Но никто не обращал на меня внимания и не дал мне этих двух франков. Ходил я в места, где продавали газеты и книги и просил дать мне один жетон, обещая обязательно вернуть деньги. Никому не было до меня дела. Потом я встал на место у входа в метро и продолжал просить жетон. Один человек, выглядевший по возрасту моим ровесником, увидел меня, зашел в метро, затем снова вернулся и дал мне жетон. Когда я был в лагере Борагар, я познакомился там с человеком, который был когда-то русским инженером. Он мне тогда говорил: «Кудайберген, я был в Средней Азии и очень хорошо знаю ваш народ. Ты не уезжай отсюда, для вас там нет жизни». Мне кажется, ему тогда было где-то лет 50. У него были жена и дочь. Я помнил их адрес и пошел к ним, но их не оказалось дома. Их соседка, кажется, полька, мне объяснила, что на них донесли французские коммунисты, и их увезли в Москву.
— Это сделали большевики, — сказала она со злостью. Таким образом, и оттуда я вышел ни с чем. На обратном пути я увидел человека, который показался мне похожим на русского: «Вы не могли бы дать мне жетон, чтобы зайти в метро?» Человек взглянул на меня и протянул мне пять франков. От радости я побежал за ним вслед, стал просить, чтобы он дал свой адрес и я мог бы вернуть ему деньги позже. Он сердито посмотрел на меня и пошел дальше.
На окраине Парижа в городе Кламар был у меня хороший знакомый по имени Владимир Потапов. Когда я уезжал в Советский Союз, оставил Владимиру 30 тысяч франков. Эти деньги я получил как зарплату за работу на немецких заводах и фабриках, об этом имелся документ.
(Продолжение следует).
