Азамат Алтай. «Глашатай свободы и демократии»

0
8714

Продолжение. Начало в №№17-31.

Теперь нас стали называть предателями, что, конечно, было очень оскорбительно. В конце концов, мы поняли, что на границе сбежать нам уже не удастся. И решили, что лучше вещи наши сжечь, чем оставлять этим охранникам. Сожгли их, сделали вид, как будто греемся у костра. У меня были сапоги, которые я специально купил для отца, их я сам обул. Таким образом, сапоги, которые хотел привезти отцу, согрели не его, а меня. Несмотря на приказ не трогать наши вещи, за нами следом ехали люди на запряженных лошадьми телегах и собирали вещи, которые мы бросали. Раньше немецкие солдаты выделывали что хотели, а теперь свои же поступали точно так же. Нас это очень злило. Разница между немецким пленом и нашим состояла в том, что вместо какой попало немецкой одежды нас одели в старую советскую военную форму. В общем, мы терпели нежданные унижения от своих же солдат. Нас, постепенно гоня, привели в маленький городок Цербст, который находился рядом с Магдебургом. Оказывается, там был лагерь, где раньше держали советских военнопленных. Там стояли кровати, прибитые к земле, это даже не кровати, а деревянные полки с матрацами,  набитыми соломой.
Через несколько дней в нашем лагере собралось до 20 тысяч человек, всех распределили по батальонам, по тысяче человек в каждом, и назначили по одному писарю. В обязанность писаря входило фиксировать ежедневное расписание и сдавать этот список. По микрофону велели тем, кто имел среднее и высшее образование, выйти на середину. Сам я имел образование 8 классов, плюс год учебы в тюпском зооветтехникуме, да шестимесячные курсы в Токмаке, все это вместе, посчитал я, могло считаться средним образованием.  Я тоже поднял руку и вышел из толпы на середину. Нам дали листы бумаги, на них мы писали распорядок дня: 6 часов утра подъем, с 6 до 7 — гимнастика, ну и прочие пункты, затем развешивали на стендах. Я полагал, что с такой работой вполне справлюсь, и стал писарем одного из батальонов. В этом лагере я встретил таласского кыргыза по фамилии Токторбаев. Кроме него, увидел еще своего односельчанина, одноклассника Ишена Тойчубекова. Ишен слегка косил, поэтому в школе мы дали ему прозвище косоглазый Ишен. Когда я уходил в армию, он работал первым заместителем или председателем Тонского райисполкома. Мои одноклассники Ишен и Сабыр во Фрунзе закончили кыргызский педагогический техникум. Я несколько раз приезжал во Фрунзе и заходил в педагогический техникум, где они учились, мы встречались как друзья. А теперь довелось увидеться, когда возвращались из плена.
Шел 1945 год, кажется, было 17 сентября.  В лагере, где мы жили, было около 20 тысяч человек. Многие начали продавать свои рубашки, кто-то стал обменивать сигареты на хлеб, другие менялись вещами, выменивали ненужное на что-то необходимое для себя, короче, начали торговать. Порой между пленниками случались ссоры, возникали драки. В какой-то момент со всех сторон посыпались пули, зазвучали выстрелы из пулеметов. Началась суматоха, переполох, мы не знали, куда спрятаться. Многие были убиты, немало раненых лежали и стонали от боли. Охрана в нас стреляла с крыш домов, которые были рядом с железнодорожным вокзалом. Откуда нам было знать, что перед тем, как нас сюда пригнать, на крыши посадили пулеметчиков.  Так наши солдаты из-за ссоры двух несчастных человек перестреляли своих же людей. У пленных погас весь пыл, они разочаровались во всем, потеряли надежду на новую жизнь. В ту ночь в лагере около 30 человек повесились. Мы были поражены тем, что тот лозунг, который был бальзамом для измученных душ: «Родина-мать зовет!», оказался обманом.

В этом лагере было 5-6 человек таких же, как я, писарей. Мы, понимая, что нас ждет в будущем, посоветовались и решили попросить разрешение посетить наших жен, которые жили в городе Тарго.  Кстати, у моего самого хорошего друга Сергея жена тоже была в женском лагере в Тарго. Сергей отделился от нас, он был в другом лагере. Хотя жена Сергея была не моей супругой, я надеялся хотя бы увидеть ее и с таким намерением пришел просить разрешение. Разрешение нам, писарям, дали.  До этого мы у немок, собирали местные карты города, компас. Жены тех людей, которые работали в лагере, научили нас разбираться в компасе и оставили нам свои карты. Получив разрешение, мы отправились не в южную сторону Тарго, а в западную. Разделились на три группы, договорившись, что, может быть, встретимся в лесу, который находится в западной зоне, подконтрольной Англии. Было очевидно, что, если мы будем идти вместе, нас быстро смогут поймать. Оттого, что я знал и компас, и карту, ко мне напарниками попросились воронежский парень по фамилии Дураков и еще один, я сейчас уже и фамилию его забыл. Мы втроем пошли одной дорогой на запад, в северную и южную стороны пошли по два человека. Убегая, мы натолкнулись на открытую шахту. Наша карта была маленькая, видимо она появилась раньше того, как начала работать эта шахта, и на карте не было обозначена. Я думал, что мы найдем лес, который был указан на карте, а на этом месте оказалась заброшенная шахта. Я надеялся, что, если мы переждем целый день, вечером нам удастся дойти до леса, который находился в английской зоне. И весь этот день мы втроем проспали в кустах. Когда наступил вечер, мы с друзьями мы начали готовиться в путь, сетуя на то, что наша ошибка была следствием неточной карты.  Но наши дальнейшие действия успеха не имели, по пути нас поймали советские пограничники.

– Откуда вы идете, кто вы такие, куда вы идете? – стали спрашивать они. Когда нас поймали, я своим друзьям сказал, чтобы они отвечали, что мы советские граждане, бежим с Запада. Но, заметив наши выбритые головы, пограничники уточнили:

– У вас сбриты волосы, откуда вы идете?

Дураков не курил сигарет, слава Богу! Обыскав его, нашли английские сигареты. Оказывается, он пришел в лагерь из английской зоны, поэтому в кармане хранились английские сигареты. Он из пачки продавал по одной-две штуки и покупал в лагере на эти деньги пайковый хлеб. Об этом он рассказал нам гораздо позже, когда мы избавились от издевательств и унижений. Пограничники нам поверили, английские сигареты спасли нам жизнь. В те годы пересекать границу было легко. Можно было свободно переходить с запада на восток и обратно. Один из командиров Красной Армии — то ли майор, то ли подполковник, нас допросил.  «Мы идем из английской зоны в свою страну», — ответил я, улыбаясь. Он поверил моему ответу, и, к счастью, нас отправили не в лагерь под Магдебургом, а в другой, находившийся рядом с Берлином в городке Бранденбург.

Когда прибыли в лагерь Бранденбург, там повторилась та же история, что и в Цербстском лагере. Опять велели выйти из строя в центр площадки людей со средним образованием, умеющих писать адреса без ошибок. Я, как всегда, без стеснения, вышел в центр площадки. Мне дали лист бумаги, на которой был адрес. Адрес был очень сложный: Красноярский край, Шевченковский район, село Буденовка. Я этот адрес написал им правильно. То, что я умел писать, мне опять принесло пользу. Подходило время демобилизации в Красной Армии, и надо было писать адреса солдат, которые подпадали под демобилизацию. Об этом, конечно, я узнал позже. Таким образом, из двадцати тысяч выбрали около 30 человек и назначили писарями. Откуда же мне было знать тогда, что означает слово «писарь» и какие у него функции. Оказывается, это слово означало, что человек должен писать все документы. Нас привели и сказали: «Каждый день будете работать по восемь часов, вами будут руководить люди из Особого отдела, которые подготовлены в Советском Союзе». Нашим руководителем стал молодой парень лет 17, закончивший специальные курсы в Москве. Со мной вместе работал писарем мой товарищ украинец Михаил Борисенко. В период демобилизации мы с Борисенко взялись писать адреса от букв «Ч» до буквы «Ш», работали в большом зале, где был каталог по алфавиту. Нужно было правильно писать адреса демобилизованных людей. Мы работали по восемь часов и когда оставались с Михаилом вдвоем, заводили разговоры о будущем. Михаил был намного образованнее, чем я и, конечно, лучше знал русский язык. В свободное время он рассказывал о жизни немецого населения, потому что он работал в Германии у фермеров и крестьян. А я ему рассказывал о жизни французских граждан и жизни городского населения. Мы начали критиковать недостатки Советского Союза. Мы стояли на берегу Эльбы и кидали камешки в реку, и когда мой камешек доставал до другого берега, а камешек Борисенко не доставал, он шутливо говорил мне: «Кудайберген, ты, наверное, останешься здесь, на Западе, потому что мой камешек не долетел до другого берега». Когда в очередной раз сели писать документы, к нам пришел земляк из нашего села. Он был намного старше нас. До моего призыва в армию он работал директором Тонского совхоза. Фамилия у него было Человеков.  Когда он родился, один русский ласкал малыша, говорил: «Человек родился! Человек!» Видимо, тогда родители ребенка и дали такое имя своему малышу. Этот Человеков был членом коммунистической партии. Он увидел меня и говорит:

— Кудайберген, ты живой, или я ошибаюсь? Ты сын нашего тонского Кожомберди?

– Да, это я, сын Кожомберди, – ответил я, узнав собеседника. Рядом с лагерем были еще временные бараки, куда мы с агаем часто ходили, сидели там и беседовали. И он мне рассказал: «Когда твой отец проводил поминки по тебе, он пригласил и меня. Такие, как ты, попавшие в плен, изредка возвращались на родину, а через 2 или 3 дня за ними приезжала черная машина и всех их увозила. Куда их везли, что с ними делали — об этом нам было неизвестно. Если есть возможность, лучше не возвращайтесь домой, если же вернетесь к своим, жизнь ваша будет очень тяжелой».

(Продолжение следует).

ОСТАВЬТЕ ОТВЕТ

Пожалуйста, введите ваш комментарий!
пожалуйста, введите ваше имя здесь

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.